Н. И. Комаровская. Мои встречи с Б. М. Кустодиевым. Страница 1
1-2
Мое знакомство с Борисом Михайловичем Кустодиевым относится к тому времени, когда я служила в Большом драматическом театре, где художником и режиссером работал тогда Александр Николаевич Бенуа. Однажды, при встрече со мной, он сказал: «С вами очень хочет познакомиться дочь художника Бориса Михайловича Кустодиева; она мечтает о сцене, но сомневается в своих возможностях». В моей памяти сразу ожил облик светловолосой румяной девочки, «дочери художника», столь знакомый по многочисленным ее портретам на выставках картин. Точно такой «кустодиевской девочкой» она и вошла ко мне в комнату. Это было осенью 1922 года.
С Ириной (так ее звали) у нас скоро установились теплые, дружеские отношения. «Если бы вы приехали к нам, — сказала как-то она, — папа был бы так рад! Он вас видел в «Слуге двух господ», и вы ему очень понравились, а ведь ему самому приехать к вам невозможно».
Несколько дней спустя я стояла у двери с медной дощечкой, на которой было выгравировано: «Борис Михайлович Кустодиев». В ответ на мой звонок за дверью раздался заливистый лай. «Уймись, Чарли, слышишь!» — узнаю я голос Ирины. Она открывает мне дверь. Мы проходим в ее комнату. Над диваном чудесная акварель Б. М. Кустодиева «Матрос и милая», на другой стене — «Качели» и портрет Ирины (с яблоками).
В комнату входит красивая, стройная женщина — это жена художника Юлия Евстафьевна. «Как хорошо, что вы пришли, — говорит она приветливо, — Борис Михайлович ждет вас». Я следую за ней и с волненьем думаю о встрече с человеком, волей и мужеством побеждающим жестокие страдания и, вопреки им, живущим полноценной творческой жизнью...
Борис Михайлович сидит в кресле, ноги покрыты пледом. «Рад вас видеть, — говорит он, — простите, не встаю вам навстречу». У него живые, яркие глаза, лицо оживлено улыбкой. У ног его растянулся уже знакомый мне пес Чарли, на коленях пушистая кошка. «Рекомендую, — продолжает Борис Михайлович, — мои друзья! Обращаются со мной „по-свойски". Мамаша тащит своих новорожденных котят и засовывает их мне за пазуху. Ей неважно, что они мне мешают работать».
Стены большой, светлой комнаты увешаны картинами: тут и знаменитая «Красавица», «Девушка на Волге»; много портретов. Вот портрет жены художника — она сидит на тахте, на ней ярко-синее платье. Пленительной женственностью веет от всей ее фигуры, простой, скромной позы, от ее тонких рук. А вот сын художника — Кирилл. Портрет написан в пору юности Кирилла, когда он отдавал дань увлечению экзотикой: в пестром халате он сидит в небрежной позе избалованного юноши.
Портреты Ирины сохраняют во всех возрастах свойственную ей милую строптивость. «Упрямая у меня дочка, — смеется Борис Михайлович, — задумала: буду актрисой! И перечить нельзя. Уж раз задумала — ничего с ней не поделаешь».
В комнату вихрем врывается Ирина: «Идемте пить чай, — все вас ждут!» Я обращаю внимание на поразительное сходство Ирины с отцом: те же краски, та же располагающая улыбка, те же веселые искорки в блестящих голубых глазах. Ирина заботливо приглаживает Борису Михайловичу волосы, поправляет галстук, нежно целует его и катит на кресле в столовую.
В столовой синие обои, стулья красного дерева, картины на стенах — все дышит уютом, покоем. Но сегодня за столом шумно — празднуется день рождения Ирины. Гости — молодежь. Появление в столовой Бориса Михайловича встречают громкими, радостными возгласами. Он сразу включается в веселую молодежную болтовню — шутит, острит, кое-кого поддразнивает. Взрывы смеха беспрерывно оглашают комнату.
После чая — танцы. За рояль усаживают невысокого бледного юношу с непокорными вихрами на затылке. Он садится и начинает импровизировать. «Митя, — кричит Ирина, с трудом подлаживаясь под его музыку, — да не выдумывай ты ничего — играй фокстрот!» Митя — это Д. Д. Шостакович (семья Шостаковичей в близкой дружбе с Кустодиевыми). Он подчиняется общему хору недовольных, но в музыку фокстрота то и дело врываются неожиданные ритмы и интонации. Борис Михайлович подкатывает свое кресло ближе к роялю и вполголоса говорит: «Да не обращай ты на них внимания, Митя, играй свое». Обращаясь ко мне, он прибавляет: «Вот чего я лишен — так это музыки. А я ее люблю не меньше живописи. В театр меня возят — я сижу в ложе, а с Филармонией сложнее».
Поздно вечером я ухожу из кустодиевского дома, очарованная радушием, гостеприимством его хозяев и какой-то особой атмосферой теплоты и любви, окружавшей Бориса Михайловича. Прощаясь со мной, он условливается о дне нашей ближайшей встречи — Борис Михайлович будет рисовать мой портрет.
Какие чудесные вечера проводила я в мастерской Бориса Михайловича, позируя ему! Чаще всего мы были вдвоем. Неторопливо, аккуратно, с любовью приготовляет Борис Михайлович все необходимое для работы. Он рисует меня в пижаме. Получилось это так: на мой вопрос, как бы ему хотелось написать меня, Борис Михайлович ответил, что охотно Написал бы меня в роли Беатриче из пьесы Гольдони «Слуга двух господ» (Беатриче — турчанка, переодетая в мужское платье). Но от этой мысли приходится отказаться: сложно брать костюм из театра. Тогда я предлагаю Борису Михайловичу позировать в пижаме. Это ему понравилось, и вот я усаживаюсь на стул и пытаюсь принять какую-то позу. Борис Михайлович недоволен: «Только не позируйте! О чем вы думаете?» — «Я думаю о том, чтобы оправдать мою пижаму», — отвечаю я. Он смеется: «Вот чисто актерский ответ. Ну давайте я вам придумаю "оправдание"». И Борис Михайлович начинает сочинять целую сцену.
Ее содержание примерно таково: к известной актрисе приходит газетный репортер. «Извините, я в пижаме, — говорит, входя, актриса, — у меня очень мало времени. Что вы хотели бы услышать?» Она присаживается, именно присаживается на стул, запомните, Надежда Ивановна, - настаивает Борис Михайлович,— не садится, а «присаживается». Меня так радует его веселый смех и возможность быть в его обществе, что я быстро соглашаюсь сделать то, что Борис Михайлович считает нужным...1
Искусство, служение ему было главным в жизни Кустодиева-художника. Самые жестокие страдания, трудные условия жизни, заботы о семье, о ее достаточной обеспеченности — все покрывалось неугасимым пламенем творчества.
Юлия Евстафьевна, отдавшая всю свою жизнь заботе о больном друге, создала вокруг Бориса Михайловича атмосферу творческого покоя. С утра, точно в определенный час, он начинал работать. Все налажено так, чтобы не приходилось делать никаких лишних движений — все под рукой: подвижной мольберт, кисти, краски, карандаши. В положенное время отдых — чтение газет, журналов, а вечерами, если Борис Михайлович не занимается гравюрой (он любил работать по вечерам), приходят друзья, знакомые, артисты.
1 Портрет H. И. Комаровской (акварель, Музей-квартира И. И. Бродского).
1-2
 На прогулке (Б. Кустодиев, 1922 г.) |  Народное гуляние (Б. Кустодиев) |  Набросок (Б. Кустодиев, 1917 г.) |