1901. 3 декабря.
...Мы много говорили об иллюстрации. У нас в России нет настоящих, прирожденных иллюстраторов. Русские художники пренебрегают русской жизнью. Иллюстрации М. В. Добужинского к «Бедной Лизе» и «Скупому рыцарю» только скелеты. У Пушкина действуют люди с кровью и плотью, а у Добужинского какие-то «китайские тени» (выражение Б. М.). Из [произведений] русских художников хороши работы разве А. Бенуа к «Медному всаднику»; к «Пиковой даме» уже хуже — как-то «расползлись», к «Капитанской дочке» еще слабее — для Бенуа «Капитанская дочка» только XVIII век, но не Россия... Настоящий иллюстратор Врубель, даже живопись которого — особая просветленная иллюстрация. Иллюстрации Лансере — это картины; для иллюстраций они несколько тяжеловаты, перегружены. За границей больше прирожденных иллюстраторов, например Доре, Риу (иллюстрации к Жюль Верну и другие). У нас или рафинированные, стильные иллюстрации, или иллюстрации Табурина, Сварога, на которые еле взглянешь и забываешь...
Говорили о футуристах. Борис Михайлович говорит, что самое название «футуризм» нелепое. «Будущего искусства» нет и быть не может. Каждый момент имеет свое искусство: каждое произведение через несколько лет уже делается достоянием истории. Наши футуристы,— да и не только они, а большинство русских художников — всецело находятся в рабстве у Запада (Франции). Например, некоторые москвичи: лучшая оценка у них — «пахнет французами». В своих исканиях они только жалкие подражатели и технике, и содержанию искусства иностранцев, — ездят у них на запятках. Конечно, надо знать мировое искусство, чтобы не «открывать америк», не быть провинцией, но необходимо уметь сохранить в себе нечто свое, родное и дать в этом нечто большое и равноценное тому крупному, что дает Запад. Ведь и Запад ценит у нас все национально оригинальное (и, конечно, талантливое), например, Малявина, отчасти Репина (хотя у Репина не всегда выдержаны couleurs locales). Мы, русские, — продолжает Кустодиев,— не любим, презираем свое, родное, у нас у всех есть какое-то глубоко обидное свойство стыдиться своей «одежды» (в широком смысле этого олова), мы всегда стремимся скинуть ее и напялить на себя хотя «поношенный», но обязательно чужой пиджачок. Так и в увлечениях молодежи Пикассо — лишь жалкое подражание (вплоть до неизменных скрипок). «Большое искусство» требует колоссальной и упорной работы, [а] молодежь, у которой за душой мало, привлекается легкостью приема, спекулятивной теорией и оказывается жестоко обманутой, когда «боги» уклоняются в классику, как Пикассо, делающий сейчас «рисунки [под] Энгра».
Н. Альтман совершенно не самостоятелен, он ловок и умел, но в его искусстве слишком много «чего изволите!». У Шагала больше «своего», больше жизни, при всех его «курьезах».
Есть еще и другая странная грань того же порядка. Мы отворачиваемся от того, что нас окружает, что перед нашими глазами. Нам кажется, что надо как-то отойти от действительности или чтобы она отошла от нас, тогда она острее встает перед нашим взором и мы вдохновляемся этою реальностью, которая уже в прошлом.
Б. М. показывал мне два альбома своих рисунков. Там есть проект картины: купец в шубе и шапке на фоне вывески. В ней, по моему замечанию, есть что-то от иконы. «Да, именно так, — подхватил Кустодиев, — купец этот уже ушел, его нет, но он как бы канонизирован, он уже вылитый образ, и нужна какая-то икона, канон этого быта и этого купца в частности». Б. М-чу близка и мила всякая мелочь; он, например, очень любит русские бороды, знает все их многообразные типы и даже мечтает о такой картине, где были бы изображены все эти типы бород...
Коснулись также темы о роли рассказа в живописи. Борис Михайлович требует его реабилитации и признания законности его существования в живописи. Но рассказ должен пройти через очищающее влияние живописи как таковой.
Портрет Золотаревского значительно подвинулся; сделан фон, окно, за ним петербургский пейзаж с падающим снегом, узоры мороза на стекле. Гамма прекрасно выдержана в темных тонах. Пока портрет отложен из-за акварелей к Некрасову, которые он мне показывал («Мороз, Красный нос», «Дедушка Мазай и зайцы», «Разлив-половодье»).
Показывал Борис Михайлович свою картину «Большевик»1. Идея картины: Москва, на горе виден Румянцевский музей. Гора с домами. Большевик — рабочий колоссальной величины со стиснутыми зубами и горящим устремленным взором — мощно шагает через город, в руках его огромный красный флаг, окутывающий весь город; за ним двигаются густые массы народа, заполняющие все улицы. Всюду, где проходит этот красный призрак, он опьяняет и увлекает за собой массы.
Большевик движется на церковь. Еще Кустодиев хотел изобразить за колокольней прячущихся попа и дьякона, но раздумал. Чисто живописное достоинство картины превосходно — борьба синих теней с яркими лучами скользящего солнца, брызги света на заиндевевших деревьях, голубые тени на снегу... Картина производит огромное впечатление, и я совсем не согласен с отрицательными отзывами некоторых лиц. Здесь, по-моему, есть глубокое чувство художника к переживаемым им событиям, чисто чувственное, интуитивное.
у Бориса Михайловича в альбоме есть проект картины, где соединяются раскрытые интерьеры и улица, как бы синтез внутренней и внешней жизни города (концепция старых мастеров, по-новому «раскрытая»): комната, а перед ней панель с двигающимися людьми, тут же рояль с музыкантом, справа улица, удаляющаяся вглубь, слева двор с подъездом — встречают гостей2.
Б. М. рисовал мой портрет; он не любит рисовать при искусственном и верхнем свете («похоже на гипс»); считает, что мы отвыкли от такого освещения, которым любили пользоваться старые мастера: наше время предпочитает дневной рассеянный комнатный свет или plein-air. Он говорит: «Я боюсь всяких теорий и всячески их остерегаюсь; вот и теперь я говорю с Вами, а сам думаю: не теория ли это?»
Б. М. увлечен сейчас перепиской А. С. Пушкина; накануне он читал письма Пушкина к жене. «Что это за живой человек, каким близким к нам он является в своей переписке!» В письмах Кустодиев гораздо смелее может выражать свои мысли; то, что он никогда бы не сказал вслух, в письмах он говорит с полной отвагой.
1Картина «Большевик» (масло, ГТГ) закончена художником несколько ранее — в 1920 году.
2 Описываемый В. Воиновым эскиз не получил воплощения в картине.
 Женщина с чашкой (1918 г.) |  Праздник в деревне (1907 г.) |  Эскиз к картине Прогулка верхом (1915 г.) |