|
В заключение — отрывки из воспоминаний о Б.М. Кустодиеве, которые могут уяснить его отношение к той работе, о которой шла речь выше, и осветить его взгляды на призвание художника.
Кустодиев всегда охотно брался за графическую работу, но всякий раз, когда нужно было исполнить обложку, он тяготился необходимостью делать шрифт.
Отличный рисовальщик, он не был шрифтовиком-каллиграфом, и ему плохо удавались надписи. Они отнимали у него много времени и требовали изрядного напряжения.
Однажды Б.М. просил меня достать ему образцы типографских шрифтов, путем копирования которых он собирался научиться твердому рисованию надписей. Я пытался убедить его, что большинство наших типографских шрифтов очень плохи и что едва ли можно найти лучшие образцы, чем шрифты старинных немецких граверов или шрифты изданий XVIII, начала XIX вв. Он, кажется, согласился с этими доводами, но не „учиться" же графике давно установившемуся живописцу. Словом, реальных последствий эти намерения не имели.
Неудачи со шрифтом приводили к тому, что иногда приходилось заменять надписи, исполненные Кустодиевым, типографским набором или шрифтом другого художника. Иногда заранее оставлялось пустое место для набора, как это сделано, напр., на обложке к „Похождению Невзорова" (Ибикус) Ал.Н. Толстого.
Кроме шрифта было для Кустодиева и другое тягостное условие работы, а именно — срочность, спешка, экстренность заказа. Такой срочной работой были, например, иллюстрации к книге „Ленин и юные ленинцы".
На совещании с 3.И. Лилиной и Д.Н. Ангертом мое предложение поручить иллюстрации Кустодиеву было принято, и на следующий же день заказ был ему передан с сообщением о крайней срочности. Эта срочность весьма смущала Кустодиева.
„Вот всегда так, — говорил он сокрушенно, — нас торопят, приходится спешить и, конечно, это отражается на качестве работы. Потом упрекают художника в халтурном отношении к поставленной перед ним задаче..." И Б.М. стал рассказывать о трудности иллюстрирования биографии Ленина.
„Я хорошо сознаю всю ответственность и всю важность этой работы. К сожалению, мне не довелось писать Ленина с натуры и потому мне приходится создавать иллюстрации к книгам о Ленине исключительно на основании фотографического материала.
Прежде всего, необходимо выбрать из разнообразных снимков наиболее достоверные; человеку, не видевшему Ленина, сделать такой выбор особенно трудно.
Все фотографии можно разделить на две группы — снимки случайного характера, моментальные, и снимки, сделанные когда Ленин позировал.
Кроме того, нужно считаться с хронологическим подразделением снимков: между фотографиями, снятыми до 1917 г., и фотографиями 1917 —1921 гг. очень большая разница. Еще большая разница между этими снимками и теми, которые сделаны в период болезни Ленина. Самое же существенное в вопросе о портретах Ленина — это то или иное задание, данное портрету: Ленин-ученый — одно лицо; Ленин-агитатор, говорящий на площади, — другое лицо и т. д.
Работая над иллюстрациями к книге „Детям о Ленине", я в некоторых случаях считал необходимым точно копировать те фотографические портреты, которые были у меня под рукой; так скопирован портрет Ленина в детском возрасте. К моему удивлению, даже этот рисунок, представляющий такую перерисовку снимка, был признан неудовлетворительным и возвращен мне из Москвы вместе с остальными, с просьбой о переделке.
Вероятно, рещающий голос в вопросе о сходстве был предоставлен родственникам Ленина: это вполне понятно, и протестовать против этого не приходится, но не следует забывать, что близкие люди далеко не лучшие судьи в вопросе о сходстве...
Когда рисуешь портреты Ленина, испытываешь потребность увидеть его в кинематографе. Простая фотография не передает конструкции головы, жестикуляцию, мимику. Хочется почувствовать объем, получить скульптурное представление о фигуре. И приходится мысленно дополнять фотографию, воссоздавать недостающее, а это всегда сопряжено с риском погрешить против действительности".
Кроме иллюстраций к жизни Ленина, изданных Госиздатом в Москве и в Ленинграде, Кустодиев исполнил по заказу Комитета популяризации художественных изданий четыре рисунка для почтовой бумаги: портрет Ленина, окруженный эмблемами, Ленин, пишущий за столом, Ленин, принимающий парад на площади, и Ленин на трибуне.
Единственный большой портрет Ленина, сделанный Кустодиевым, представляет собою рисунок итальянским карандашом, в пол-листа ватмана. Он был сделан для конкурса, устроенного Госзнаком (участвовало восемь художников московских и ленинградских); „работать пришлось по фотографиям, к сожалению, их было у меня в то время всего 9 —10 штук". Когда разговор зашел о существующих живописных портретах Ленина и зарисовках с натуры, Б.М. заметил, что наиболее убедительными кажутся ему наброски Альтмана.
„В целом они, может быть, не вполне верны, но отдельные части лица, движения, мимика схвачены Альтманом весьма выразительно. Во всяком случае, когда видишь массу фотографий, то невольно вспоминаешь эти рисунки. В них есть некоторый уклон в сторону шаржа, самое трудное в портретном искусстве — уловить характерное, не впадая в шарж, Альтман с этой трудностью как будто бы не совсем справился. В чехонинском рисунке с Ленина что-то неблагополучно с формой носа; кажется, у Альтмана форма носа передана вернее, и весь профиль острее, точнее. В качестве литографий отличны работы Верейского, но и в них сходство, я думаю, неполное.
Попытки изобразить Ленина в моменты ораторского подъема в движении кажутся мне неудачными. В искусстве гораздо больше говорит намек на движение, начало движения, чем передача самого процесса".
Кустодиев перешел на более общие темы и затронул вопрос о причинах и степени выразительности художественных произведений.
„Изобразительное искусство статично по своей природе. Почему так действуют на нас произведения египтян? Именно в силу своего спокойствия... В искусстве Греции и Рима то же сильнейшее впечатление вызывают произведения менее динамичные. А посмотрите, как много говорит слабая улыбка Джоконды и как мало заразителен (по крайней мере, меня он никогда не заражал) хохот Репинских «запорожцев»".
Когда в Академии Художеств была организована выставка проектов памятнику Ленина, я поделился однажды с Кустодиевым своими впечатлениями от этой выставки и спросил его, каким должен быть, по его мнению, памятник Ленину? „Я на стороне тех,— сказал Кустодиев,— кто отстаивает архитектурный памятник. Гигантская фигура человека в пиджаке, да еще жестикулирующего, выглядит несуразно. Другое дело портрет, например, бюст или барельеф, как часть памятника (например, на фасаде здания), это было бы уместно. Словом, памятник Ленину представляется мне не в форме статуи, а в плане монументального архитектурного сооружения".
Художник, много поработавший в портретном искусстве, не мог не интересоваться проблемой портрета в принципиальном плане. Будучи в своих портретах „натуралистом" (термин этот, как и большинство терминов в искусствознании, нельзя принимать в безусловном смысле), Кустодиев был, однако, противником точного копирования модели.
„Если не требовать от портрета известного синтеза, если он должен быть суммой всех сторон характера и деятельности данного лица, то можно ли требовать от художника совершенной объективности, — говорил он. — Всякий синтез будет субъективен".
Помню, я привел мнение Розанова о том, что человек не всегда одинаково „похож на себя", что бывают в жизни моменты, когда человек более всего „в фокусе". Б.М. с живостью присоединился к этому мнению.
„В самом деле, в жизни каждого человека есть момент, когда в его внешности в полной мере выражена его душевная сущность. Человек интереснее всего в зените своей жизни, в период развертывания всех его сил и способностей. Вспомним, как незначительны юношеские портреты Серова, Врубеля и др. Часто ранние портреты выдающихся людей производят впечатление как будто неуклюжести, незаконченности, просто глуповатости; это оттого, что внешность еще не сформировалась окончательно, человек еще не совсем нашел себя, лицо его не в «зените» биографии".
|
|