В. В. ЛУЖСКОМУ
17 ноября 1915, Петроград,
Введенская, 7, кв. 50.
Дорогой Василий Васильевич,
Получил я ваше письмо сегодня и очень тем огорчился: я никогда, как Вы знаете, не отказывался и не отказываюсь от переделок и изменений первоначальных эскизов и уже готовых, но в данном случае1 получается совсем другое; как будто нарочно делается все, чтобы не идти навстречу моему желанию согласовать задания мне с заданиями актеров (К[онстантина] С[ергеевича]2 и др.). И в данном случае вина в этом не моя, а тех, кто создает эти невозможные условия для спокойной и благожелательной работы. Ведь получилось так, что целое лето моей работы и все эти совещания и разговоры о том, что и как надо изобразить, совсем никому не были нужны, а вот теперь, наконец, кто-то решил сказать, каким должен быть II-й акт и каким III-й!!! А до сих пор никто не изволил этого высказать, и даже, когда я привез показать эскизы, никто их не смотрел (ни К[онстантин] С[ергеевич], ни Москвин, ни Гзовская — как Вы помните, их не было в то время).
Выходит, что все это я делал только для собственного удовольствия, ибо не сочли нужным даже их видеть и сказать об них свое мнение, а отложили это до времени, когда им это заблагорассудится. Я могу работать только при условии определенно высказанных пожеланий до начала моей работы, что и как я должен нарисовать. Тогда надо бы было сделать так: «Вот у нас будут совещания, будут репетиции и вот К[онстантин] С[ергеевич] на 100-й репетиции или там на 200-и, наконец, пожелает высказать свои взгляды на то, как надо делать I, II и т. д. акт. Подать сюда художника, вот ему такие задания — делай». Тогда я бы еще понял, что надо и как надо. А теперь, когда я высказался (ведь высказываюсь я не словами, не разговорами на совещаниях, а картинами, которые делаются не в минуту, не в час, даже и не в день, а иногда и неделями), говорят: «не то», «не так». Повторяю, это надо было раньше говорить или, не давая мне работать, условиться, что только после работы и довольно большой, Вашей актерской, я должен делать свои эскизы. Что теперь мне делать, я не знаю. Видимо, мы не понимаем друг друга и не поймем. Видимо, для театра нужен другой художник, более покладистый и более обеспеченный и временем и еще кое-чем, готовый по первому требованию, когда бы это ни вздумалось, быть там, слушать и слушаться.
Итак, если хотят переделок, пусть мне изложат все задания их, определенно и ясно, что и как я должен сделать, а не так: «Что-то вроде того». Чтобы не было, когда показываешь эскизы, разговоров о том, что, конечно, это прекрасно, даже до удивления, но нам не нужно; а что нужно, я так и не могу добиться!
Вы простите меня, что я так пишу, откровенно и без всяких умалчиваний по адресу тех, кто хочет, чтобы я сделал другое — это я говорил и раньше, и не один раз. А что горячо выходит, так это потому, что меня все это волнует очень. Два раза уже я был в Москве, и там можно было о многом договориться и многое изменить, а теперь это уж каприз как будто, а главное, никакого доверия к художнику, которого приглашают, как будто это кто-то до того враждебный, что его всячески надо сокращать и всячески ставить на место, ему предназначенное, и все время страх: а вдруг как он что-нибудь такое выкинет, от чего со стыда сгоришь (вроде лошади на фоне окна, про которую кто-то где-то там написал или напишет)3.
Вот и теперь — если приехать, то, конечно, будет зря, ибо опять будут бесконечные разговоры, но ни разу никто не скажет: надо так, надо этак.
Думаю, что приезжать сейчас бесполезно — еще надо подождать, а зря ехать мне и трудно, да и для дела только вредно.
Конечно, если переделки ограничиваются уничтожением какой-нибудь беседки в саду на панораме, это я еще понимаю, но про голубую комнату я могу сказать, что не вижу в ней ничего, что надо бы менять и переписывать, а если счастливо найденные детали, вроде ширмы, дела не портят, то их надо сохранить во что бы то ни стало. В голубой комнате можно еще наставить мебели или на окна плющ, расставить по-другому мебель, но не трогать стен. А главное, как мы с Вами говорили, сама пьеса не типическая для Островского, потому в постановке и нет типических черт людей Островского (купцы, мещане...).
Неужели опять идти на штамп, которого как жупела боятся в Вашем театре (иначе мы не любили бы этот театр и не отдавали бы свой труд и вкус ему на подмогу); и все время их тянет на него! Больше доверия и больше искренности!..
Вот как обстоит дело. Быть может, еще все это и примут, как я представляю? Или же желают другого во что бы то ни стало? Тогда, конечно, придется приезжать. Но когда? Теперь — но все и вся заняты «Радостью»4, и не до меня там, да и сцена, видимо, занята все время, а ведь чтобы решить, какие надо изменения, надо посмотреть сделанное на сцене. Значит, после «Радости»? А переписываться и трудно и неудобно, да и скажешь ли в письме, когда мы не договаривались и с глазу на глаз. Когда будет «Радость»? В какие числа? Я бы сообразил и постарался бы приехать, хотя мне это теперь значительно сложнее, чем раньше.
Огорчаю я Вас своим письмом, чувствую, но Вы ведь знаете меня, не люблю в делах такого рода каких-нибудь хитростей и умалчиваний, а работать люблю и соглашаюсь не за страх, а за совесть — «Пазухина» делал и с любовью и не покладая рук.
...Конечно, все, что я пишу Вам, между нами, но мое отношение ко всему этому не мешало бы знать и «начальству», конечно, в несколько сокращенном виде или в «выдержках» из письма, как найдете лучшим. Всего лучшего.
Ваш Б. Кустодиев.
ММХАТ, архив Лужского, № 106.
1 Речь идет об эскизах к пьесе А. Н. Островского «Волки и овцы».
2К. С. Станиславский.
3Кустодиев имеет в виду свою декорацию «Комната Фурначева» к спектаклю «Смерть Пазухина».
4Речь идет о спектакле МХТ по пьесе Д. С. Мережковского «Будет радость».
 Октябрь в Петрограде (Б.М. Кустодиев, 1927 г.) |  Осень2 (Б.М. Кустодиев, 1919 г.) |  Портрет мальчика (Б.М. Кустодиев) |