Параллели. Страница 6

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11

Обратимся теперь к Кустодиеву. Ему тоже близки эти понятия: «мещанское житье», «толпа», «улица», но они имеют у него иную окраску. Любя поэта и восторгаясь им, Кустодиев, однако, как бы ведет в своем искусстве спор с Блоком, не соглашаясь с ним, давая свою оценку тому, что видели они оба. «Мещанское житье», «толпа», «улица» как понятия родились раньше в творчестве Блока. Может быть, художник творил, как бы имея в виду творческий опыт поэта.

Первые мещанские образы в творчестве Кустодиева — «Гулянье на Волге» (1909), «Провинция» (1910) — возникли после выхода книги Блока «Мещанское житье». Как и Блок, Кустодиев уважительно (хотя иногда и с усмешкой) относится к «маленькому человеку», как и Блок, художник сознает, что мещанство в большинстве своем рождено от здорового корня народной жизни. Но дальше Кустодиев и Блок расходятся.

Кустодиев создает свой «Голубой домик» (1920), обобщенный образ мещанского житья. Там есть «шторы» и «пунцовые цветочки» — они даже выделены на первом плане в центре композиции, как бы подчеркивая отношение художника к блоковским стихам, — цветочки в маленьком домике на три окна, который густо заселен мелким людом: здесь несколько сюжетных завязок и жизненных ситуаций, образов-тем: детство, молодость, старость, смерть (гробовщик), любовь (пара у окна), разбитая жизнь (одинокая женщина с ребенком), семейное счастье (чаепитие на балконе). Но если поэт страдает об участи городского трудящегося люда, Кустодиев верит в его жизнеспособность, жизнеутверждение. У Блока «шторы» и «пунцовые цветочки» — это символ духовной ограниченности, на которую обречены «наклоненные над скудной работой». У Кустодиева в этой кажущейся на первый взгляд духовной ограниченности и скудости интересов своя духовность, оптимизм, дружелюбие и трудолюбие, чувство коллективизма, отличающее жителей «Голубого домика».

И Кустодиев, и Блок ставят актуальнейший в эпоху развивающегося капитализма вопрос — «Человек и город», а решают его диаметрально противоположно: один утверждает, другой отрицает. Город Кустодиева — небольшой, провинциальный — радостен и приветлив; город Блока — большой, современный, промышленно-чиновничий, капиталистический— страшен и трагичен. Блок отрицает капиталистический город — «столицу», где люди отчуждены друг от друга; Кустодиев в своем художническом, реально-утопическом сознании создает модель города провинциального, где люди естественны и простодушны. Поэт и художник стремятся на простор, «волю», рвутся на Волгу: Кустодиев строит себе в Костромской губернии дом-мастерскую «Терем» — «приют души» и с 1901 по 1915 годы ежегодно ездит в Верхнее Поволжье; Блок неоднократно вспоминает свою поездку на Волгу в 1898 году. В 1914 году он с наслаждением слушает рассказы М. Пришвина, вернувшегося из Ярославля, и сам собирается в Царицын. Блок не приемлет города, Кустодиев зовет на простор, на природу, не тронутую дымом фабрик и скрежетом машин. Поэт хотя и задыхается в капиталистическом большом городе, не принимает и провинции, она тоже вызывает в нем резкое неприятие — «глухая провинция — страшный мир».

Кустодиев, отрицающий старую Россию, с годами различает в ней то важное, что не подлежит отрицанию, что нельзя и не надо «переделывать», а, наоборот, к чему надо отнестись с уважением, доверием, что надо постигнуть глубинно — духовные традиции и созидательный опыт народа, где он обнаруживает огромный потенциал творчества. Сейчас мы многое пересмотрели в своем отношении к духовному опыту народа и поняли, что его традиции, обряды, художественное творчество, отношение к земле, природе, к человеку хранят в себе драгоценные зерна жизни, правды и справедливости. Поэтому Кустодиев так современен сейчас. Он как бы передает нашему поколению то, чему сам был свидетель. Блок как поэт и гражданин, как теоретик, предчувствуя необходимость и неизбежность социальных перемен в России, искал в народе ту силу, которая способна осуществить эти перемены, этот революционный взрыв. Но народа он не знал, он теоретически понимал его художественную культуру, представлял ее как поэт, как исследователь, мыслитель, но, живя в Шахматове, он не знал настоящих нужд и надежд народа. Дальше Шахматова поэт в изучении народной жизни не выходил. Если Блок призывает «переделать все», то Кустодиев в своем отношении к жизни более мудр и прозорлив, как показывает наше время. Кустодиев, как и Блок, отрицающий в русской жизни то, что связано с корыстностью и эксплуататорской сущностью «власть имущих», более жизнеустойчив, он не перерезает корни жизни — то, что создано народом. В народной жизни он видит сокровища культуры, традиции жизнеустройства, человеческих отношений и призывает сохранить наиболее значительное и прекрасное.

В начале XX века, в эпоху развивающегося капитализма, нивелирующего и искореняющего народное и национальное, сохранить лучшие традиции народной жизни представлялось Кустодиеву делом особенно важным, так как они свидетельствовали о силе и дееспособности народа, с одной стороны, и являлись хранилищем национального — с другой: национальное всегда народно. Поэтому Кустодиев, человек высокого творческого и общественного долга, совершает свой уникальный в истории искусства художнический подвиг — становится восстановителем и интерпретатором огромной духовной культуры простонародья России.

Художники-гуманисты Блок и Кустодиев, обращаясь к мещанскому житью, говорят каждый о своем: Блок о том, что современный капиталистический город убивает «маленького человека», Кустодиев о том, что «маленький человек»— это здоровая клетка общества, и быт, который так ненавистен Блоку, у Кустодиева — это сфера человеческой жизни, он вечен, как вечен человек. И не быт рождает пошлость, пошлыми могут быть, как писал Блок в «Страшном мире» («День проходил как всегда...»)¹и поэт, и газетчик, и курсистка, и ученый, и современный «богоискатель», то есть все те, которые должны быть, если употребить слова Блока, «лучезарными», если их дело не истинно. Быт народа хранит в себе больше истинности, чем бездуховная культура тех, кто обязан быть духовным.

Кустодиев увлечен русской историей. Как художник, он созревал в тревожные предреволюционные годы, жил в эпоху вызревания революции 1905 года, в истории России искал ответ своим мыслям о сегодняшнем дне и будущем родины. В картине Кустодиева «Бунт против бояр на старой Руси» (1897), которая носила еще и другое название «Возмущение слобод против бояр», художник проявил «чувство народа» и обратил внимание на то, что это горожане («слободы»). Уже тогда зародилась в сознании художника тема русской городской народной жизни. Это была первая заявка художника. Работая в портрете и создавая массовые народные сцены, он определял границы «я» и «они», «один» и «много», он объединял в своем восприятии жизни личностное (портрет) и общее (массовые сцены).

Народ у Кустодиева — огромный творческий коллектив. Если у раннего Кустодиева масса воодушевлена идеей социального протеста, то у зрелого Кустодиева— художественным творчеством и освободительным движением. Художественное творчество и борьба за свободу превращают народ в одухотворенную созидающую массу. В кустодиевских революционных праздниках как бы слились на новой основе все предшествующие искания художника в изображении массы как народа. В революционных праздниках у Кустодиева выражена воля революционного народа, показана радость братства.

Блок от мучительного одиночества («Не жил я — блуждал средь людей») и трагического неприятия жизни («Жизнь пустынна, бездомна...») пришел к сознанию, что «жизнь прекрасна», и призывал Россию: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию». Для него она была тем радостным «мы», к которому он стремился всю жизнь.

Кустодиев воспринимал жизнь в аспекте радости, жизнеутверждения, черпая их в народном созидательном сознании. Блок пришел к радости, предчувствуя ее, скорее ощущая, чем зная; когда писал о «народной стихии», он сознавал высокий накал «народной души», помня героическое прошлое своего народа, его стремление к свободе («древняя воля»). В искусстве Кустодиева радость родилась, когда он осознал творческую силу народа; родилась рано и потом всегда присутствовала. У Блока она была «радость-страданье», она родилась через злобу, ожесточение, разочарование и печаль, прорываясь через них, как солнце в его «Гимне» (1909), прорываясь через «пыльно-серую мглу» к людям, раскрывающим ему «тоскливую грудь». В творчестве Кустодиева оптимизм, сознание уверенности и внутреннего покоя утвердились рано, Блок ждал это от Революции.

Поэтому в изобразительной речи обоих мастеров так различна тональность: неизменный мажор у Кустодиева и минор-мажор у Блока, проявившиеся в колорите, образах, в интонациях, эпитетах и метафорах, которыми пользуются поэт и художник. Все это ярко чувствуется в трактовке понятия «улица»:

Улица, улица...
Тени беззвучно спешащих
Тело продать,
И забвенье купить,
И опять погрузиться
В сонное озеро города — зимнего
холода...².

Улица Кустодиева это оживленный человеческий муравейник, где люди спешат по своим делам.

У Блока — «Там, на грязной улице, люди собрались», у Кустодиева небогатые и неказистые домишки, лавчонка, афишные тумбы, церкви, трактиры, народные толпы — это все свидетельства народного быта, течения жизни, которая сама по себе является смыслом и ценностью.

Кустодиев рисует и пишет прямые улицы, ухабистые съезды, тихие переулки, любовно следя как изменяется ракурс улицы, ритм домов, заборов, деревьев. У Блока и Кустодиева часто изображается зимняя улица. У поэта — это «сонное озеро города — зимнего холода», у художника — веселый и спокойный, добродушный народ, дым печей, открытые двери, из которых клубится пар, как бы сообщая улице человеческое тепло. Улица полна движения, она оживлена и одухотворена. Блок чаще всего изображает ночную улицу, жуткую ночную улицу большого города, у Кустодиева — это обычно дневная улица, кипящая жизнью и залитая солнцем, искрящаяся сверкающим снегом. Однажды изобразил художник улицу и зимним утром («Морозный день», 1919), когда улица еще пустынна, солнце заливает ее мягким и розовым светом, а мороз только подчеркивает тепло и тишину уютных домов. Это как бы «эффект присутствия» его веселых, здоровых и благополучных обитателей. В кустодиевской «Весне» (1921) — ожидание радости, предчувствие тепла, и так уютно и весело вписываются в городскую улицу афишная тумба, ветхие заборы, шарманщик, оживленно приветствуемый мальчишками, лошадка, везущая двух седоков, отважно вступающая в весеннюю талую воду разлившихся луж, городской люд, высыпавший на весеннее тепло. У Блока: «Глухая улица», «шарманщик хмурый», «афиша на мокром столбе», «забитая лошадка бурая», «серые прохожие». У Блока непременная принадлежность города — ресторан, у Кустодиева — трактир, в ресторане гуляют и развратничают, в трактир заходят часто погреться, выпить чаю, сюда приходит мелкий городской люд, замерзшие и усталые извозчики.

¹ Блок А. Собр. соч. Т. 2. С. 123.
² Там же. С. 163.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11

Народности СССР раньше и теперь - Старый и новый быт в Средней Азии (Б. Кустодиев, 1926 г.)

Натюрморт. Гранаты (Б. Кустодиев, 1910 г.)

Натурщица. Правая нога, левая ступня (Б. Кустодиев, 1915 г.)