Борис Кустодиев. Отрывок из книги "Мастера и шедевры". Страница 7
1-2-3-4-5-6-7-8
"Много я знал в жизни интересных, талантливых и хороших людей, - вспоминал Федор Иванович. - Но если я когда-либо видел в человеке действительно высокий дух, так это в Кустодиеве... Нельзя без волнения думать о величии нравственной силы, которая жила в этом человеке и которую иначе нельзя назвать, как героической и доблестной". Когда возник вопрос о том, кто может создать декорации и костюмы для "Вражьей Силы"... решили просить об этом Кустодиева.
Я отправился к нему с этой просьбой:
Он предложил мне сесть и руками передвинул колеса своего кресла поближе к моему стулу.
Жалко было смотреть на обездоленность человечью, а вот ему как будто она была незаметна: лет сорока, русый, бледный, он поразил меня своей бодростью... Я изложил мою просьбу.
- С удовольствием, с удовольствием, - отвечал Кустодиев. - Я рад, что могу быть Вам полезным в такой чудной пьесе. С удовольствием сделаю Вам эскизы, займусь костюмами. А пока что, ну-ка, вот попозируйте мне в этой шубе...
Так родился один из лучших портретов в русской классической галерее. Думается, что и в мировой классике едва ли найдется много равных портретов, оставивших образы великих актеров.
Пластические качества картины превосходны. Элегантный силуэт громадной фигуры певца предельно обобщен.
За его широкой спиной в жемчужном уборе роскошная русская красавица зима.
По-брейгелевски населен пейзаж. Можно часами любоваться бегом лихих саней, кипением ярких цветов праздничного гулянья, причудливыми узорами инея.
Глядя на портрет, как бы слышишь музыку широкой масленицы и голос самого поющего Шаляпина. Но главное, что во всей этой декоративной шири и красочном накале не потонул, не стерся Человек, Артист...
В этом непостижимое умение мастера решать труднейшую задачу в живописи, образ человека в пленэре.
Шаляпин чрезвычайно высоко ценил портрет, не расставаясь с ним до самой смерти. Представьте себе обстановку сеансов. Федор Иванович был настолько огромен, что мастерская была для него слишком мала.
И художник не мог охватить его фигуру целиком. Огромный холст наклоняли так, чтобы больной художник, сидя в кресле мог его писать.
Но ведь писать его приходилось, как плафон, причем по частям, не видя целого.
Это была работа наугад и ощупью.
Мало того, он ни разу не видел портрета целиком в достаточном отдалении и поэтому даже не представлял себе, насколько картина удалась.
Поистине уму непостижимо! Но факт есть факт. Однако вернемся к постановке "Вражьей силы", которая, по существу, явилась виновницей появления этого шедевра.
Кустодиев необычайно быстро написал эскизы, затем выразил желание бывать на репетициях. Шаляпин старался изо всех сил доставать грузовик, к которому он с друзьями каждый раз выносил на руках художника вместе с креслом.
И вот, наконец, премьера.
Автор декораций сидел в директорской ложе и радовался.
Публике спектакль нравился.
"Я работаю для масс", - как-то гордо заявил Кустодиев.
...Никогда не забыть мне моей первой встречи с Кустодиевым.
Москва. Сугробы. Синий вьюжный вечер. Мы спешим в театр, почти летим. Скрипят полозья саней, морозный ветер сыплет в лицо колючую снежную пыль. Манеж, а дальше приземистые двухэтажные домики Охотного ряда. Красивый большой дом Колонного зала, и вот, наконец, театр. МХТ 2-й. Суета у входа. Румяные лица, белые клубы пара, звонкий говор. Зима 1927 года.
Уютное теплое фойе.
Шуршащий полумрак партера.
Последние вздохи оркестра. Чей-то глухой кашель. Тишина. И вдруг музыка и взрыв ликующих красок.
Празднично, озорно ворвалась в зрительный зал народная комедия "Блоха" (по Лескову).
Яркий, звенящий поток смеющегося цвета.
"Шутейный" Петербург с придурковатым царем, напевавшим себе под нос "Боже, меня храни".
Лубочная Тула с церквушками, самоварами и подсолнухами.
"Мужественный старик" Платов, орущий: " Молча-а-ать! Ура-а-а!!!"
И, наконец, сам Левша с неразлучной гармоникой-ливенкой. Аглицкая Меря, "аглицкая нимфозория" - блоха, все это было невероятно свежо, нежданно и незабываемо.
Перед нами предстал во всей первозданной красе русский лубок - радужный, острый, простой. Он был бесконечно далек от стилизации "под народность".
1-2-3-4-5-6-7-8