К. Б. Кустодиев. О моем отце. Страница 8
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10
Когда черновые эскизы были готовы (некоторые в карандаше, другие акварелью), Ф. И. Шаляпин приехал снова и, рассматривая эскизы, радовался, что отец верно понял его мысли. Потом они долго беседовали, вспоминая различные случаи из жизни на Волге, а я, присутствуя при этом разговоре, не сводил с Шаляпина глаз и слушал, как завороженный. После утверждения черновых эскизов отец стал работать маслом; формат эскизов был довольно велик. Писались эти эскизы около двух месяцев. Шаляпин пришел от них в восторг и сказал, что обязательно купит их для своей коллекции. Спустя три дня после посещения Шаляпина, приехал Б. Э. Янишевский, ведавший постановочной частью трех академических театров, и разговор пошел о технических вопросах. Декорации выполнялись М. П. Зандиным и С. А. Евсеевым, а отец написал дополнительно к эскизам два больших портрета маслом — купца и купчиху.
Когда начались репетиции, Шаляпин несколько раз заезжал за отцом и отвозил его в театр; однажды Федор Иванович внес его в свою ложу на руках. Премьера прошла блестяще. Принимали «на ура» и певца и декорации, в особенности сцену масленицы. Шаляпина заставляли несколько раз бисировать «Широкую масленицу» в сцене у трактира. Домой вернулся отец возбужденный, говорил, что Шаляпин — гении и что для истории необходимо написать его портрет.
На другой день после премьеры «Вражьей силы» к отцу приехал Шаляпин со своим секретарем Дворищиным; войдя в мастерскую, Федор Иванович запел «Славу», Дворищин подпевал. Шаляпин благодарил отца и наговорил ему комплиментов. Отец тут же заговорил о портрете, Шаляпин согласился позировать, но добавил, что не сразу сможет этим заняться, так как ему нужно куда-то уехать.
После премьеры знакомство не прекратилось, Шаляпин продолжал бывать у нас и иногда возил отца в б. Мариинский театр. Вскоре Федор Иванович попросил отца написать портрет своей жены — Марии Валентиновны. На портрете она изображена сидящей за столом, в красной душегрейке, под деревом на фоне города. А как-то в середине лета 1921 года Шаляпин позвонил отцу и сказал, что он свободен и может приехать позировать. В июле отцом был сделан эскиз, после чего он нарисовал голову в натуральную величину. Шаляпин попросил изобразить на портрете его дочерей, и, после того как отец согласился, Федор Иванович пришел с ними. Они изображены на втором плане картины.
Холст был натянут на подрамнике размером примерно 210 * 170 см. Отец наметил рисунок жидко разведенной масляной краской, потом стал писать лицо и фон. Во время перерывов в позировании Шаляпин рассказывал о своей жизни и сделал несколько рисунков, среди них автопортрет; эти рисунки он подарил отцу. Во время сеансов приходили к нам друзья отца — художники. Г. С. Верейский сделал с Шаляпина рисунок, а скульптор Я. А. Троупянский вылепил маленькую фигуру.
Иногда Шаляпин предупреждал по телефону, что вынужден пропустить сеанс. Отец чувствовал себя в это время неважно, но работа над портретом все-таки продвигалась. Любопытно было смотреть, как «позировала» любимая собака Федора Ивановича — черно-белый французский бульдог (он изображен в правом углу картины в натуральную величину). Для того чтобы бульдог стоял подняв голову, на шкаф сажали кошку и Шаляпин делал все возможное, чтобы собака смотрела на нее. Собаку отец рисовал дней пять, по часу в день. Она была дрессированная: когда Федор Иванович говорил: «Городовой!», бульдог падал замертво.
Портрет был закончен в два — два с половиной месяца. Как и эскизы к «Вражьей силе», Федор Иванович купил его и увез в Париж. Он предупредил, что денег у него мало, и отец отдал портрет за четыреста с лишним рублей, сказав, что только Шаляпину готов отдать так дешево.
Отец часто вспоминал Шаляпина после его отъезда за границу и говорил, что это был великий человек, добившийся всего сам, благодаря необыкновенному таланту, уму и сильному характеру...
Отец умел и любил разговаривать с людьми, — любая тема в беседе его занимала. Много видевший, хорошо знавший историю искусства и начитанный, он рассказывал обо всем содержательно, интересно. В тяжелые, холодные послереволюционные годы в мастерской всегда теплилась «буржуйка»; около этой железной печки он любил проводить время с приятелями. Люди ему в работе никогда не мешали, наоборот, он любил, когда к нему приходили, и тогда становился оживленным, веселым, жизнерадостность в нем, что называется, била ключом. По вечерам, рисуя в альбом эскизы будущих картин, он любил беседовать. При этом он как-то особенно хорошо смотрел на собеседника, пронизывая его взглядом с поблескивающей смешинкой; в то же время в его карих глазах было и внимание, и сочувствие, и серьезность отношения к гостю. Любил и подшутить над приятелем, но шутки эти были неизменно мягкими и добродушными: обидеть человека отец никогда не мог.
Часто он говорил мне, что преподавать не умеет; недолгое время преподавая в рисовальной школе Гагариной, он остался недоволен собой: не умел объяснять молодым людям, не знакомым с живописью и плохо ее чувствовавшим. Другое дело, когда перед ним находился более или менее сформировавшийся художник, — в этом случае отец охотно и доходчиво объяснял те или другие недочеты и положения. Я и на себе испытал это: когда я был студентом, его советы я понимал плохо, только после окончания Академии, накопив уже некоторый опыт, я увидел всю их глубину и ценность.
Любил отец, когда у нас дома собиралась молодежь; в наших беседах он принимал самое деятельное участие, и мы, молодежь, не замечали разницы лет, — с нами он и сам становился молодым, с интересом расспрашивал о том, что делается в Академии. Как-то, возвращаясь домой белой ночью, я встретил на улице матроса с девушкой-подружкой, в руке у нее был белый цветок. Мне показалось это интересным, и я рассказал об этом отцу. Он сделал на эту тему несколько акварелей. Назывались они «Матрос и милая».
У отца был приятный тенор, и он часто напевал русские народные песни. Особенно он любил песни «Вниз по матушке по Волге» и «Шумит Марица окровавленна, плачет вдовица, мужа лишенна» (по поводу освободительной войны 1878—1879 годов на Балканах). Пел с душой и сам за душу брал своими песнями; в эти минуты он весь преображался, становился каким-то подтянутым, сосредоточенным, казался ушедшим от действительности; сидит в своем кресле в коричневом вельветовом пиджаке, руки сложены, и кажется, что проплывают мимо него виденные им когда-то картины: Волга-матушка широкая течет, клубятся облака, плывут белоснежные корабли, реют паруса, душу надрывает стон бурлаков. Он и сам говорил, что во время пения видит подобные картины.
Когда приезжал Федор Иванович Шаляпин, они, вспоминая Волгу, начинали петь: прежде Шаляпин, затем к нему присоединялся и отец, и мне казалось, что наступала какая-то особенная тишина; от их песни часто набегала слеза. Вся сознательная жизнь отца как художника прошла рука об руку с музыкой. Трудно описать его радость, когда мы с моим приятелем Тусей Мещаниновым в 1923 году протянули антенну и поставили детекторный приемник. Отец наденет наушники, возьмет в руки альбом и, слушая концерт, рисует. Радио он называл гениальным изобретением, «чудом». «Вот я, не выходя из квартиры, слушаю музыку, а ведь через несколько лет я увижу и изображение, а музыка будет слышна прямо из аппарата, без наушников,— как это хорошо вот для таких больных, как я!»
В спорах отец любил отстаивать свою точку зрения: если он был убежден в своей правоте, то никакие доводы собеседника не могли его поколебать. Большой друг отца К. С. Петров-Водкин, тоже страстный поклонник музыки, да и неплохой скрипач-самоучка, любил спорить с ним. У них были зачастую различные точки зрения по тем или иным вопросам искусства, свой подход к ним, — поэтому спорили они горячо, но неизменно корректно, мягко, не повышая голоса.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10
 Лихач (Б. Кустодиев, 1920 г.) |  Троицын день (1920 г.) |  Портрет барона Н.К. фон Мекка (Б.М. Кустодиев, 1912 г.) |