К. Б. Кустодиев. О моем отце. Страница 5
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10
В 1918 году отец начал работать над картиной «Стенька Разин». Первоначальный эскиз сделал карандашом в альбоме, затем перерисовал его на большой лист, прибавив к нему небо. Для сидящей фигуры позировал В. А. Кастальский — это был набросок карандашом. Для Разина стал позировать я — в шелковом татарском халате из Астрахани. Позировал стоя, поставив ногу на табурет. Отец объяснял, что Степан должен быть молодым — лет тридцати пяти, очень сильным, а главное, спокойным. Еще в 1917 году в Финляндии, в санатории «Конкала», был написан этюд вечерних облаков, создававших «героическое» впечатление; им он и воспользовался при работе над «Стенькой Разиным». Отец говорил, что небо должно «помогать» фигуре и в то же время давать простор воде. Как обычно, картина первоначально прорисовывалась охрой, жидко разведенной на нефти, после чего отец приступал к живописи — сначала небо, вода, скалы и лишь потом — фигура Степана в лодке.
Как всегда, отец работал быстро — за четырнадцать дней картина была завершена, несмотря на то что очень трудное было время, отец плохо себя чувствовал, болели руки, судорогой сводило ноги; утренние часы уходили на врачебные процедуры, и работать он начинал только с одиннадцати-двенадцати часов дня. Во время работы он пел русские песни о Волге, о Стеньке. Картина увлекала отца, он рассказывал о своем детстве, проведенном на Волге, о том, как он нырял под волжские пароходы, выплывая по другую сторону, какое было это удовольствие! (Он любил воду, во время нашего пребывания во Франции в Жуан ле Пен французы собирались смотреть, когда он прыгал с мола, нырял и мастерски плавал.)
В 1920 году отец сделал литографии для альбома, назвав его по-своему, просто: «16 автолитографий». Среди этих листов был «Голубой домик». Перед рисованием литографским карандашом был сделан эскиз — простым. Для серебристого тополя на этой литографии был использован сделанный с натуры в Ботаническом саду рисунок, подкрашенный акварелью. Прошло некоторое время, и отец решил написать картину маслом, оставив ей то же название — «Голубой домик». По его замыслу, картина должна была отобразить целую жизнь человека — от рождения до смерти.
Ему хотелось, руководствуясь стилем своих любимых учителей — малых голландцев и Федотова, привлечь внимание зрителя действием, различными положениями персонажей. Мальчишка, сидящий на крыше и гоняющий голубей, был внесен в картину, когда она была почти закончена: «Без него пусто, он завершает композицию. Да и я в детстве страшно любил гонять голубей, у нас с братом хорошие голуби были. Вот теперь Эти воспоминания и пригодились; картина далась мне без всякого усилия: закрывая глаза, я ее вижу такой, какой запомнил с детства...»
Любил я наблюдать за работой отца всегда, но здесь меня особенно привлекала быстрота, с какой из-под кисти возникали персонажи; мне чудились их движения, я как будто слышал их речь. Для девицы у окна отцу позировала Мария Дмитриевна Шостакович, с которой он предварительно сделал несколько набросков карандашом в альбоме. Принимал участие в создании картины и В. А. Кастальский — отцом был сделан с него предварительный набросок карандашом, когда он играл в шашки. Молодой человек у окна, разговаривающий с девицей, — это молодой архитектор П. И. Сидоров; мальчишка на крыше — я. Больше всех других своих персонажей отец был доволен гробовщиком, так как считал, что именно он, этот гробовщик, и придает всей картине ту типичную провинциальность, к какой художник стремился. Он хотел в «Голубом домике» охватить весь цикл человеческой жизни — люди родятся, любят (сцена у окна), страдают, умирают!(гробовщик) — и считал его самой удачной из всех своих картин о провинции. Закончена картина была, как обычно, быстро — за пятнадцать дней, это тоже его удовлетворяло. «Вот ведь, — говорил он, — обычно мучаешься, когда пишешь, шесть потов сойдет, а потом, когда кончишь, перестанет нравиться, делается какой-то чужой, будто и не ты делал, не ты мучался, не ты переживал, все недостатки видишь и понимаешь, а вот эта далась легко, не мучился — сам себе удивляюсь!»
Зимой 1922 года отец начал писать мой портрет — я сижу в красном татарском халате, в правой руке книжка, рядом — столик детский, круглый, черного лака, расписанный красным и золотом в русском стиле (на этом столике в мастерской обычно лежали ящик с красками, палитра и кисти, во время работы отец передвигал его по своему желанию). Позировал я ежедневно часа по два-три; писал отец долго — около двух месяцев, что ему было совершенно не свойственно; он находил мое лицо трудным для изображения.
В 1920 году отец вместе с Бродским, Добужинским, Верейским и некоторыми другими художниками получил задание сделать зарисовки В. И. Ленина во время его выступлений в Таврическом дворце на II конгрессе Коминтерна, а также рисунки демонстраций на улицах. От поездки в Таврический дворец он вынужден был отказаться, зато, взяв с собой альбом, растушевку и карандаши, он ездил в автомобиле по городу часа три; сопровождала его, по обыкновению, моя мать. Так был сделан целый ряд зарисовок.
Отцу очень нравились наброски, сделанные в Таврическом дворце Верейским, Бродским, Добужинским. В особенности рисунок Бродского — В. И. Ленин, сидящий на ступеньках сцены. Отец интересовался, как выступал Владимир Ильич, его одеждой, позой и другими подробностями. Жалел, что сам не смог все это видеть; ему страстно хотелось послушать речь В. И. Ленина. Отец говорил: «Ведь это эпоха, а мы все ее участники. Нам же, художникам, нужно работать и работать — нужно стремиться изобразить эту эпоху в картинах. Ведь посмотрите, что на улицах делается! Какой подъем! Какой праздник! Руки чешутся работать». И всячески советовал Бродскому написать большую картину с Лениным и особенно обратить внимание на малейшие детали быта — картина эта должна быть документом для нашего потомства.
Сам он решил изобразить праздник на набережной Невы, на Марсовом поле и Дворцовой площади. Работая над темой «Праздник у Зимнего дворца», отец рисовал в небольшом альбоме эскизы; когда ему стала ясна композиция и тема, он написал небольшой эскиз маслом. Выяснив размер картины, он заказал подрамник, я натянул холст. Затем большой приятель отца архитектор П. И. Сидоров, живший в одном с нами доме, вместе со мною начал чертить перспективу Зимнего дворца; чертили мы карандашом в точку схода. Чертеж был очень точный и подробный: окна, колонны, капители и фигуры на крыше. После этого приступил к работе отец и, как всегда, одной краской на нефти стал рисовать фигуры, флаги и все аксессуары. Часто я позировал отцу, держа что-нибудь в руке, отцу нужны были именно руки, он говорил: «Руки, в смысле формы и характера, гораздо труднее изобразить, чем лицо. Они требуют очень тщательного рисунка, их даже лучше нарисовать немного больше, чем они в натуре у человека, и очень плохо, когда они нарисованы в меньшем размере — такие руки выглядят всегда как руки карлика».
Я с любопытством наблюдал за работой: на полотне появлялись матросы, дети, яркие восточные типы, которые отец хорошо знал в детстве и по своим поездкам по Кавказу; он все вспоминал купца-индуса, жившего в Астрахани, важно шествовавшего в цветном халате по улицам. Написать масляными красками Зимний дворец и Александровскую колонну отец разрешил мне по выполненным им эскизам. Обращает на себя внимание в этой картине сходство некоторых персонажей с друзьями отца: так, солдат с усиками похож на Верейского, рабочий, читающий газету, — на столяра-краснодеревца M. М. Трифонова, один из толпы — на Кастальского.
1-2-3-4-5-6-7-8-9-10
 Сладости. Натюрморт (Б.М. Кустодиев) |  Женский портрет (Б. Кустодиев, 1920 г.) |  Красавица (Б. Кустодиев, 1915 г.) |